К югу от границы, на запад от солнца - Страница 12

Сидя в «синкансэне» , мчавшем меня в Токио, я рассеянно скользил глазами по проносившимся мимо пейзажам и думал – думал о том, что со мной творится. Смотрел на сложенные на коленях руки, на свое отражение в окне. Что я за человек? Первый раз в жизни я себя ненавидел – причем лютой ненавистью. Как я мог так поступить? Почему? Понятно, почему. Если б можно было вернуться назад, я повел бы себя точно так же. Все равно связался бы с сестрой Идзуми, хотя и пришлось бы врать снова. Спал бы с ней, как больно бы от этого ни было Идзуми. Сознаться в этом было тяжело. Но от правды не уйдешь.

Я был жесток не только сИдзуми – и самому себе я нанес рану, хотя в то время еще не понимал, насколько глубокую. Та история должна была многому научить меня, но, посмотрев спустя несколько лет на то, что произошло тогда, я уяснил для себя лишь одну важную вещь. Оказалось, я способен причинять зло. Никому никогда вредить не собирался и вот пожалуйста – выяснилось, что когда мне нужно, я могу быть эгоистичным и жестоким, несмотря на благие намерения. Такие типы способны под благовидным предлогом наносить страшные незаживающие раны даже людям, которые им дороги.

Поступив в университет и переехав в другой город, я попытался обрести новое «я», начать жизнь заново. Надеялся, что, став другим, исправлю допущенные промахи. Вначале казалось, что у меня все получится, но что бы я ни делал, куда бы ни шел, я всегда оставался самим собой. Повторял одни и те же ошибки, так же ранил людей, да и себя заодно.

В двадцать лет меня вдруг обожгла мысль: неужели из меня ничего хорошего уже не выйдет? Все ошибки, которые я совершил, – и не ошибки вовсе. Может, это во мне сидит с самого рождения. От таких мыслей на душе становилось тошно.

5

О четырех годах в университете особо сказать нечего.

В первый год я втянулся в студенческое движение – несколько раз участвовал в демонстрациях, даже с полицией бился. Митинговал вместе со всеми в университете, бывал на политических сходках, познакомился с интересным народом. Но почему-то душа к политике не лежала. Каждый раз, шагая в колонне демонстрантов, взявшись с кем-нибудь за руки, я ощущал себя не на своем месте. Швырял камни в полицейских и думал: нет, это не я. Неужели мне это нужно? Стадное чувство толпы меня не захватывало. Дух уличного насилия, решительные фразы постепенно теряли свою привлекательность, и я начал ностальгически вспоминать дни, которые мы с Идзуми провели вместе. Но что было, того уж не вернешь. То время осталось позади.

Учеба тоже меня мало интересовала. Большинство лекций были бессмысленными, скучными и никакого отклика, кроме безразличия, не вызывали. На занятиях я показывался редко – все время тратил на то, чтобы где-нибудь подработать. Счастье, что вообще четыре года продержался и университет окончил. На третьем курсе познакомился с одной девчонкой, жил с ней полгода, но дальше дело не пошло. В общем, существовал без всякого понятия о том, что же все-таки хочу от жизни.

По пути я заметил, что мода на политику прошла. Как флаг, потерявший ветер и бессильно повисший на флагштоке, гигантские волны, одно время сотрясавшие основы, улеглись, растворившись в тусклой повседневности будней.

После университета приятель помог мне устроиться в издательство, выпускавшее школьные учебники. Я коротко постригся, начистил ботинки, облачился в костюм. Издательство – так себе, но в тот год литературоведам вообще некуда было податься. А с такими оценками, как у меня, да еще без связей – в более приличном месте я бы точно получил от ворот поворот. Поэтому пришлось довольствоваться тем, что есть.

На работе я быстро заскучал, чего и следовало ожидать. Место, в принципе, оказалось неплохое, да беда в том, что редактирование учебников не доставляло мне ни малейшего удовольствия. Полгода я вкалывал изо всех сил, надеясь войти во вкус: ну должен же быть результат, когда отдаешь все силы. Но в конце концов смирился – не для меня такая работа, как ни крути, – и окончательно пал духом. Казалось, жизнь кончена. Если ничего не случится, так и придется загибаться за этими тоскливыми учебниками месяц за месяцем. До пенсии еще тридцать три года, нескончаемая череда дней – читай гранки, считай строчки, проверяй орфографию. Женюсь на порядочной девушке, обзаведусь детишками. Буду ждать премий два раза в год – единственная радость. Помню Идзуми как-то сказала: «Ты станешь замечательным человеком. Обязательно. Я знаю. Ты отличный парень». Стыдно вспоминать эти слова. Эх, Идзуми... Нет ничего замечательного во мне. Теперь поняла, наверное. Ну что поделаешь? Все мы люди.

Как автомат отработав день в издательстве, все свободное время я читал или слушал музыку. Решил: раз я обязан работать – значит, оставшееся время надо тратить с пользой для себя, для удовольствия. Выпивать после работы с другими сотрудниками не ходил. И не потому, что был нелюдим. Вовсе нет. Я никого не сторонился. Просто не желал завязывать личных отношений с коллегами в нерабочее время, считал, что мое время должно принадлежать мне одному.

Так незаметно пролетели четыре или пять лет. За эти годы я сменил несколько «подружек», но ни с одной меня надолго не хватало. Проходил месяц-другой, и начинала мучить мысль: «Нет! Это не то». Во всех было что-то не то. С несколькими я просто переспал, без особых эмоций. То время – третий этап в моей жизни. Двенадцать лет – от поступления в университет до того, как мне стукнуло тридцать. Годы разочарований, одиночества и молчания, когда я никому не открывал душу. Вечная мерзлота, одним словом.