К югу от границы, на запад от солнца - Страница 41

– Я бы не сказал. Просто ребята хотят сделать мне приятное. Знают, что она мне нравится, вот и играют.

– Замечательная вещь.

– Очень красивая, – кивнул я. – И непростая. Я это понял, когда несколько раз ее послушал. Не каждый музыкант такое сыграет. «Несчастные влюбленные». Дюк Эллингтон и Билли Стрэйхорн. Старая уже. 1957 год, по-моему.

– Интересно, а почему она так называется – «Несчастные влюбленные»?

– Ну, имеются в виду влюбленные, которые родились под несчастливой звездой. Не повезло людям, понимаешь? В английском языке специальное слово есть – «star-crossed». Это о Ромео и Джульетте. Эллингтон и Стрэйхорн написали сюиту для шекспировского фестиваля в Онтарио, и «Влюбленные» – одна из ее частей. Первыми ее исполнили Джонни Ходжес – он на альт-саксофоне был за Джульетту, а Пол Гонсалвес на тенор-саксе за Ромео.

– Влюбленные, родившиеся под несчастливой звездой, – проговорила Симамото. – Будто про нас сказано.

– Мы с тобой что – влюбленные?

– А разве нет?

Я взглянул на нее. Она больше не улыбалась. Лишь в глазах будто бы мерцали еле заметные звездочки.

– Я ничего о тебе не знаю, – проговорил я. – Смотрю тебе в глаза и все думаю: «Абсолютно ничего». Разве что совсем немножко о том времени, когда тебе было двенадцать лет. Жила по соседству девчонка, учились в одном классе... Но это когда было? Двадцать пять лет назад. Все твист танцевали, на трамваях ездили. Ни кассетников, ни прокладок, ни «синкансэна», ни диетических продуктов. В общем, давно. Вот и все, что я о тебе знаю. Все остальное – тайна, покрытая мраком.

– Это у меня в глазах написано? Про тайну?

– Ничего у тебя не написано. Это у меня написано, а у тебя в глазах только отражается. Не волнуйся.

– Хадзимэ, – сказала Симамото. – Это, конечно, свинство, что я ничего тебе не рассказываю. Правда, свинство. Но это от меня не зависит. Не говори ничего больше.

– Ладно, не бери в голову. Это я так, про себя. Я ведь говорил уже.

Она поднесла руку к воротнику жакета и, поглаживая пальцами рыбку-брошку, молча слушала джаз. Мелодия кончилась, она похлопала музыкантам и пригубила коктейль. Потом, глубоко вздохнув, обернулась ко мне.

– Да, полгода – это много. Зато теперь я, может быть, какое-то время смогу сюда приходить.

– Волшебные слова, – сказал я.

– Волшебные слова? – переспросила Симамото.

– Может быть, какое-то время...

Она с улыбкой посмотрела на меня. Достала из сумочки сигареты, прикурила от зажигалки.

– Иногда я смотрю на тебя и думаю, что вижу далекую звезду, – продолжал я. – Она так ярко светит, но свет от нее идет десятки тысяч лет. Может статься, и звезды-то уже нет. А он все равно как настоящий. Такой реальный... Реальнее ничего не бывает.

Симамото не отвечала.

– Вот ты пришла. Ты здесь. Или, по крайней мере, мне так кажется. Хотя, может, это и не ты, а всего-навсего твоя тень. А ты на самом деле где-нибудь в другом месте. А может, тебя уже нет. Может, ты исчезла давным-давно. Я вообще перестаю что-либо понимать. Протягиваю руку – хочу убедиться, что ты здесь, а ты опять прячешься за этими словечками – «может быть», «какое-то время». Так и будет продолжаться?

– Боюсь, что да. Пока, – вымолвила Симамото.

– Своеобразный у тебя юмор, однако, – сказал я. И улыбнулся.

Она ответила своей улыбкой – словно после дождя тихо раздвинулись тучи и сквозь них пробился первый солнечный луч. Улыбка собрала в уголках ее глаз теплые маленькие морщинки, сулившие нечто необыкновенное.

– Хадзимэ, а я тебе подарок принесла.

С этими словами Симамото протянула мне большой конверт, обернутый в красивую бумагу и перевязанный красной ленточкой.

– Похоже на пластинку, – предположил я, взвешивая конверт в руке.

– Диск Ната Кинга Коула. Тот самый, который мы с тобой тогда слушали. Помнишь? Дарю.

– Спасибо. А ты как же? Память об отце все-таки.

– Ничего. У меня другие пластинки остались. А эта – тебе.

Я рассматривал упакованную в бумагу пластинку с ленточкой; и шум голосов, и звучавшая в клубе музыка уплывали куда-то далеко-далеко, словно их уносило стремительным течением. Остались только мы вдвоем. Все остальное – иллюзия, зыбкие декорации из папье-маше. Настоящими были только мы – я и Симамото.

– Послушай, давай поедем куда-нибудь и послушаем вместе, – предложил я.

– Было бы здорово.

– У меня в Хаконэ дача. Там никто не живет, и стереосистема есть. Сейчас мы туда за полтора часа доберемся.

Симамото посмотрела на часы, перевела взгляд на меня.

– Ты прямо сейчас собрался ехать? – Да.

Она сощурилась, точно всматривалась куда-то вдаль.

– Уже одиннадцатый час. До Хаконэ, потом обратно. Когда же мы вернемся? А как же ты?

– Никаких проблем. Ты как?

Еще раз убедившись который час, Симамото опустила веки и просидела так секунд десять. А когда открыла глаза, лицо ее было совсем другим – словно за эти мгновения она успела перенестись в неведомую даль и вернуться, оставив там что-то.

– Хорошо. Едем.

Подозвав парня, который был в клубе за распорядителя, я сказал, что ухожу, и попросил его сделать, что положено, когда заведение закроется, – опечатать кассу, разобрать счета и положить выручку в банковскую ячейку, куда у нас был доступ и ночью. Проинструктировав его, сходил домой за «БМВ», который стоял в подземном гараже. Из ближайшего автомата позвонил жене и сообщил, что еду в Хаконэ.

– Прямо сейчас? – удивилась она. – В Хаконэ? В такое время?

– Мне обдумать кое-что надо.

– Сегодня, выходит, уже не вернешься?

– Скорее всего, нет.

– Извини, Хадзимэ. Я долго думала и поняла, что глупость сделала. Ты был прав. Акции я продала, все. Приходи домой, хорошо?